Майкл Александр Айснер : Крестоносец
Я уничтожу дьявола, какое бы обличье тот ни принял. Осмелюсь заметить, что аббат Педро буквально дрожал от гнева. Он вытер забрызганные слюной губы и оперся о край стола, чтобы не упасть.
- А теперь, - сказал он, - вон отсюда. Однако Франциско и Андре не двинулись с места. Я так и стоял за стулом аббата, затаив дыхание, с лезвием в руках. Франциско ласково взглянул на меня, затем перевел взгляд на мою руку, в которой я держал бритву. Он смотрел на поблескивающий металл так, что я охнул и выронил лезвие, зазвеневшее на каменном полу.
- Лукас, - произнес Андре, - не мог бы ты нас оставить? У нас с кузеном есть личное дело к аббату.
- Лукас, - заговорил аббат Педро, - оставайся на месте и закончи мой туалет. Лукас, сейчас же вернись! Андре запер за мной дверь. Я направился в часовню, но, честно говоря, даже не помню, как туда добрался. С меня градом лил холодный пот, меня била дрожь. Должно быть, я прочел «Аве Мария» не менее сотни раз, прежде чем услышал крик одного из слуг, обнаружившего истекающее кровью тело аббата. Говорили, что аббат кастрировал себя, чтобы не поддаться искушениям плоти. Архиепископ Таррагоны признал смерть аббата не самоубийством, а актом мученичества.
- А теперь, - сказал он, - вон отсюда. Однако Франциско и Андре не двинулись с места. Я так и стоял за стулом аббата, затаив дыхание, с лезвием в руках. Франциско ласково взглянул на меня, затем перевел взгляд на мою руку, в которой я держал бритву. Он смотрел на поблескивающий металл так, что я охнул и выронил лезвие, зазвеневшее на каменном полу.
- Лукас, - произнес Андре, - не мог бы ты нас оставить? У нас с кузеном есть личное дело к аббату.
- Лукас, - заговорил аббат Педро, - оставайся на месте и закончи мой туалет. Лукас, сейчас же вернись! Андре запер за мной дверь. Я направился в часовню, но, честно говоря, даже не помню, как туда добрался. С меня градом лил холодный пот, меня била дрожь. Должно быть, я прочел «Аве Мария» не менее сотни раз, прежде чем услышал крик одного из слуг, обнаружившего истекающее кровью тело аббата. Говорили, что аббат кастрировал себя, чтобы не поддаться искушениям плоти. Архиепископ Таррагоны признал смерть аббата не самоубийством, а актом мученичества.