Болеслав Прус : Фараон
хотя битва уже окончена...
Потом ему снова представилась пустыня, по которой он с таким трудом передвигался, утопая в песке... У него и конвоя были лошади, лучшие в армии, но и они брели черепашьим шагом. А жара! Неужели человек может вынести такое пекло...
И вот налетел тифон!.. Он заслонил солнце, жжет, жалит, душит... От Пентуэра летят бледные искры!.. Над их головами грохочут раскаты грома - он слышит их первый раз в жизни. А потом безмолвная ночь в пустыне... Бегущий гриф... на меловом пригорке темный силуэт сфинкса...
"Столько видеть, столько пережить, - думал Рамсес. - Я даже был при постройке наших храмов и рождении сфинкса, вечного сфинкса. И все это за каких-нибудь четырнадцать часов!"
В голове его пронеслась еще одна - последняя - мысль: "Человек, так много переживший, не может долго жить!" Холодная дрожь пробежала по его телу - и он уснул.
На следующий день Рамсес проснулся поздно. У него болели глаза, ломило все кости, мучил кашель, но мысль его была ясна и сердце полно отваги.
У входа в шатер стоял Тутмос.
- Ну, что? - спросил Рамсес.
- Лазутчики с ливийской границы сообщают странные вещи, - ответил Тутмос. - К нашему ущелью приближается огромная толпа, но это не армия, а безоружные женщины и дети, и во главе их Муссаваса и знатнейшие ливийцы.
Потом ему снова представилась пустыня, по которой он с таким трудом передвигался, утопая в песке... У него и конвоя были лошади, лучшие в армии, но и они брели черепашьим шагом. А жара! Неужели человек может вынести такое пекло...
И вот налетел тифон!.. Он заслонил солнце, жжет, жалит, душит... От Пентуэра летят бледные искры!.. Над их головами грохочут раскаты грома - он слышит их первый раз в жизни. А потом безмолвная ночь в пустыне... Бегущий гриф... на меловом пригорке темный силуэт сфинкса...
"Столько видеть, столько пережить, - думал Рамсес. - Я даже был при постройке наших храмов и рождении сфинкса, вечного сфинкса. И все это за каких-нибудь четырнадцать часов!"
В голове его пронеслась еще одна - последняя - мысль: "Человек, так много переживший, не может долго жить!" Холодная дрожь пробежала по его телу - и он уснул.
На следующий день Рамсес проснулся поздно. У него болели глаза, ломило все кости, мучил кашель, но мысль его была ясна и сердце полно отваги.
У входа в шатер стоял Тутмос.
- Ну, что? - спросил Рамсес.
- Лазутчики с ливийской границы сообщают странные вещи, - ответил Тутмос. - К нашему ущелью приближается огромная толпа, но это не армия, а безоружные женщины и дети, и во главе их Муссаваса и знатнейшие ливийцы.